Фриц Лейбер - Большое время [= Необъятное время]
Лица слушателей напряглись, потому что считается дурным тоном говорить о Смерти Перемен, и Эрих вспылил:
– Halt's Maul, Kamerad! Заткнись! Всегда есть возможность второго Воскрешения.
Но Брюс не пожелал заткнуться. Он сказал:
– Действительно есть? Я знаю, что Пауки это обещают, но даже если они вернутся назад и вырежут из моей жизненной линии еще одного двойника, разве это буду я? – он хлопнул себя по груди той рукой, что была без перчатки. – Мне так не кажется. И даже если это буду я, с непрерывающимся потоком сознания, к чему это новое Воскрешение? Только для того, чтобы переиграть итоги бесчисленного множества войн и еще раз встретиться со Смертью Перемен ради всемогущей силы, – его речь явно близилась к кульминации, – ради всемогущей силы, настолько чудовищно беспомощной, что она не в состоянии даже снабдить одного бедного Солдата, вытащенного из грязи Пашендейла, одного ничтожного коммандос Перемен, одного забытого Богом воскрешенного – снабдить его комплектом форменной амуниции!
И он простер к нам свою правую руку, слегка растопырив пальцы, как будто это было что-то на редкость интересное и удивительное, и как ничто иное на всем белом свете нуждалось в симпатии и поддержке.
Выход на сцену новой девы был как нельзя более своевременным. Она юркнула мимо нас, и не успел Брюс шевельнуть своими растопыренными пальцами, как она напялила на них черную форменную рукавицу и все сразу увидели, что та сидит на руке, как влитая.
И тут мы расхохотались – до колик в животе; мы хлопали друг друга по спинам и снова покатывались со смеху.
– Ach, der Handschuch, Liebchen! Где она ее раздобыла? – задыхаясь, сопел Эрих мне в ухо.
– Может, просто вывернула другую наизнанку – при этом она из левой стала правой – я и сама бы так сделала, – я взвизгнула, снова зайдясь со смеху от этой остроумной идеи.
– Но тогда же подкладка окажется снаружи, – возразил он.
– Ну не знаю… У нас на Складе полно всякого хлама.
– Это неважно, Liebchen, – он махнул рукой. – Ach, der Handschuch!
Все это время Брюс так и простоял, любуясь своей перчаткой, шевеля пальцами туда и сюда, а новая дева стояла и глазела, как будто он ел пирог, который она испекла.
Когда истеричный смех утих, Брюс посмотрел на нее с широкой улыбкой.
– Как, вы сказали, вас зовут?
– Лили, – ответила она, и уж можете мне поверить, что с этого момента она для меня стала Лили, даже в мыслях. Еще бы – суметь одолеть такого лунатика!
– Лилиан Фостер, – продолжила она. – Я тоже англичанка. Мистер Маршан, а я перечитала ваши «Мечты молодого человека» даже не знаю сколько раз.
– Действительно? Это вообще-то так, ерунда. Воспоминания о Темных Днях – я имею в виду учебу в Кембридже. Но вот пока я сидел в окопах, я написал несколько стихотворений, и они вроде бы получше.
– Мне не нравится, что вы так говорите. Но я страшно хочу услышать новые. Да, мистер Маршан, мне так странно показалось, что вы произносите Пашендейл.
– Почему, позвольте спросить?
– Потому что и я сама произношу точно так же. Но я посмотрела в словаре и оказалось, что вернее будет Пас-кен-даль.
– Ну да?! Все томми называли его Пашендейл, точно так же как вместо «Ипр» говорили «Вайперс».
– Как интересно. Знаете, мистер Маршан, я могу биться об заклад, что нас завербовали во время одной и той же операции, летом 1917 года. Я оказалась во Франции как сестра милосердия, но они узнали, что я прибавила себе возраст и собирались отослать меня назад.
– А сколько вам было лет? То есть, сколько вам лет? Я хотел сказать, ведь это одно и то же.
– Семнадцать.
– Семнадцать лет в семнадцатом году, – пробормотал Брюс и его голубые глаза затуманились.
Диалог был настолько напыщенно-сентиментальный, что я даже не стала обижаться на ехидную реплику Эриха:
– Что за прелесть, Liebchen, глупая маленькая английская школьница развлекает Брюса между операциями!
И все равно, когда я смотрела на Лили с ее темной челкой и жемчужным ожерельем, на ее облегающее серое платьице, едва достающее до колен, и на Брюса, ласково и неуклюже нависавшего над ней в своем вычурном гусарском одеянии, я поймала себя на чувствах, которых во мне не было с тех пор, как в бою с франкистами погиб Дейв, это было за много лет до того, как я попала в Большое Время. И вот сейчас я подумала, как было бы хорошо, если бы у меня в Меняющемся Мире были дети. Почему мне ни разу не приходило в голову подстроить дело так, чтобы Дейв был воскрешен? А потом я сказала себе: нет, все изменилось, и я тоже изменилась, пусть лучше Ветры Перемен не беспокоят Дейва – или пусть я об этом ничего не буду знать.
– Нет, я не умерла в 1917 – просто меня тогда завербовали, объясняла Лили Брюсу. – Я прожила все двадцатые годы – это видно по тому, что я ношу. Но давайте не будем об этом, ладно? О, мистер Маршан, не сможете ли вы попробовать вспомнить какие-нибудь из этих стихов, которые вы написали в окопах? Я не могу представить себе, чтобы они превзошли тот сонет, который кончается: «The bough swings in the wind, the night is deep; Look at the stars, poor little ape, and sleep» (Ветка качается на ветру, ночь темна; Погляди на звезды, бедная маленькая обезьянка, и усни).
Я от этого чуть не завопила – ну и обезьяны же мы, подумала я – хотя я первая соглашусь, что на поэта наилучшее действие окажут его же собственные стихи – и чем больше, тем лучше. И я решила, что могу не беспокоиться о наших маленьких бриттах, а посвятить себя Эриху или иному, кто во мне нуждается.
Глава 3
ВЕЧЕРИНКА НА ДЕВЯТЬ ПЕРСОН
Ад – это место для меня. Потому что в ад попадают и почтенные верующие и добрые рыцари, убитые на турнире или в великой битве, бравые солдаты и благородные господа. Туда лежит и мой путь. С нами отправятся и изящные дамы, у которых было два или три возлюбленных, помимо их законного господина. Туда приходят золото и серебро, соболь и горностай. Там арфисты и менестрели встречаются с королями земными.
ОкассинЯ взяла новую порцию выпивки с подноса, с которым Бур обходил публику. Серый фон пустоты вокруг уже начинал казаться приятным, как теплый густой туман, в котором плавают мириады крошечных бриллиантов. Док величественно восседал у бара со стаканом чая, над которым поднимался пар – видимо, для опохмелки, потому что он только что принял хорошую дозу спиртного. Сид весело беседовал с Эрихом, и я сказала себе, что наконец-то стало похоже на вечеринку, хотя чего-то все же не хватает.
Это не имело отношения к Главному Хранителю; его индикатор успокаивающе светился алым, как уютный домашний огонек, затерявшийся среди нагромождения переключателей, которые контролировали все вокруг, за исключением Интроверсии – этот зловещий тумблер, к которому никто никогда не прикасался, был расположен отдельно от прочих.
